В сентябре нынешнего года отмечается 160-летие со дня рождения изобретателя и мыслителя Константина Эдуардовича Циолковского (1857—1935), одного из выдающихся представителей русского космизма, основоположника отечественной и мировой космонавтики. В последние годы жизни Константин Эдуардович состоял в переписке со знаменитым популяризатором науки Я.И. Перельманом, по настойчивым просьбам которого написал краткие, черновые автобиографические заметки, которые Яков Исидорович мог бы использовать в своих книгах. Однако заметки Перельману настолько понравились, что в 1932 г. он опубликовал их почти целиком в книге «Циолковский. Его жизнь, изобретения и научные труды», изданной к 75-летию философа. Полагаем, что современному читателю, знающему о Циолковском с чужих слов, будет любопытно прочесть, что калужский учитель писал сам о себе. Комментарии к тексту — К.Э. Циолковского, Я.И. Перельмана, ВПК «Севастополь».

Циолковский. Автобиография

Родился я в 1857 г. (5/18 сентября [1]). Отец — свободомыслящий поляк (из Волыни) с тяжелым характером, но очень честный, за что и терпел всю жизнь бедность. Мать — русская [2], с «искрой», как говорил отец. У отца была наклонность к изобретательству (изобрел и устроил молотилку), к естественным наукам (был преподавателем естествознания, но, кажется, через год его выставили) и философии. В роду матери были искусные мастера.

Семья — огромная. Со всеми умершими мать имела не менее 13 детей. После меня родились две сестры; одна умерла в малолетстве, другая (Мария) — недавно [3]. Больше сестер не было.

Мать умерла вскоре после рождения последней девочки — не старше 40 лет, отец — лет 61. Я родился, когда отцу было 37 лет, матери — 26.

Перебивались с трудом. Половину жизни отец был без места или занимал маленькие должности [4]. Много скитались.

Я родился в селе Ижевском (Спасского уезда, Рязанской губернии). Сначала был очень смышлен и забавен. Меня очень любили и звали «птицей». Почему — не понимаю, но совпадение странное… На десятом году от скарлатины сильно оглох и отупел. Впоследствии, будучи преподавателем, при общей беседе, — например, в учительской комнате, — я слышал звуки, но не разбирал слов… В детстве глухота причиняла мне невыразимые муки, так как я был очень самолюбив. Потом немного привык, но никогда она не переставала меня мучить (хотя я отчетливо сознавал, что оригинальностью своих работ я обязан именно ей).

Начал развиваться (умственно) с 14—15 лет. 17 лет, по книгам, я уже прошел курс дифференциального и интегрального исчисления и решал задачи по аналитической механике, не имея о ней никакого понятия, — решал, как потом оказалось, верно.

Я — чистейший самоучка [5]. Права учителя приобрел по экзамену (экстерном в 1879 г.). Послужил без перерыва около 40 лет [6]. В 1920 году вышел по болезни [7] в отставку. Через мои руки прошло примерно 500 учеников и полторы тысячи учениц средней школы. Я прочел не менее 40 тысяч лекций (по глухоте я не любил спрашивать и потому придерживался лекционного метода, хотя и навлекал на себя этим нарекания).

Бывало, вызовешь ученика или ученицу 17—18 лет, поставишь рядом с собой у левого уха и так слушаешь ответы. А класс добродушно посмеивается.

Учащиеся очень любили меня за справедливость, хорошие отметки и неутомимость в объяснениях. Ну, и занимательные опыты я не скупился показывать, так что выходили настоящие «представления»; на эти опыты шла часть моего жалования.

Преподавал я математику или физику (редко и то и другое), но случалось давать уроки и космографии и химии. После революции читал лекции в народном университете, а затем [8] был «шкрабом» (школьным работником) в советской трудовой школе (второй ступени). Были тяжелые времена: сидели в шубах, в темноте, получали месячное содержание, которого не хватало на покупку 5 фунтов черного хлеба. Мне назначен был (с 1 октября 1921 года) академический паек, но я долго его не получал. Голодали изрядно. Потом я не нуждался благодаря помощи разных советских учреждений; подозреваю влияние или ходатайство Общества любителей мироведения по почину Я.И. Перельмана [9].

У меня было много детей. Теперь остались только две дочери. При мне живут: старуха-жена [10], старшая дочь (девица 49 лет), внук от умершей (в 1921 г. от туберкулеза) дочери и внучка от другой дочери, живущей в глуши с большой семьей.

Понятно, что моя глухота с детского возраста, лишив меня общения с людьми, оставила меня с младенческим знанием практической жизни, с которым я пребываю до сих пор. Я поневоле чуждался ее и находил удовлетворение только в книгах и размышлении. Вся моя жизнь состояла из работ, остальное было недоступно [11].

Семья изобретателя (слева направо): отец Э.И. Циолковский; мать М.И. Циолковская (Ромашева), в молодости; супруга В.Е. Циолковская (Соколова). Художник В. Любимов (1937).

Это семейная, интимная сторона жизни. Но вот и очерк первых моих попыток к техническому и научному труду.

Мне было 8—9 лет, когда моя мать показывала нам, детям, аэростат из коллодиума [12]. Он был крохотный, надувался водородом и занимал меня тогда, как игрушка. Я таскал его по двору, по саду и по комнатам на ниточке. Лет 14 я получил некоторое теоретическое понятие об аэростате из физики Гано [13]. Попробовал было надуть водородом мешок папиросной бумаги, но опыт не удался.

Я тогда увлекался механическим летанием с помощью крыльев. Делал я также плохие токарные станки, на которых все-таки можно было точить; устраивал разные машины и, между прочим, коляску, которая должна была ходить во все стороны с помощью ветра. Модель прекрасно удалась и ходила по крыше, по доске, против ветра. Одновременно ходила по полу у меня и другая модель: коляска, приводимая в движение паровой машиной турбинной системы.

Летанием, в особенности газовым, я занимался тогда мало. Лет 15—16 я познакомился с начальной математикой и тогда мог серьезнее заняться физикой. Более всего я увлекся аэростатом и уже имел достаточно данных, чтобы решить вопрос: каких размеров должен быть воздушный шар, чтобы подниматься на воздух с людьми, будучи сделан из металлической оболочки определенной толщины. Мне было ясно, что толщина оболочки может возрастать беспредельно при увеличении размеров аэростата. С этих пор мысль о металлическом аэростате засела у меня в мозгу. Иногда она меня утомляла, и тогда я по месяцам занимался другим, но в конце концов возвращался к ней опять.

Систематически я учился мало, в особенности впоследствии: я читал только то, что могло помочь мне решить интересующие меня вопросы, которые я считал важными. Можно сказать, что я учился творя, — хотя часто неудачно и с опозданием.

Так, учение о центробежной силе меня интересовало потому, что я думал применить ее к поднятию в космические пространства. Был момент, когда мне показалось, что я решил этот вопрос (16 лет). Я был так взволнован, что целую ночь не спал. Разочарование было так же сильно, как и очарование. Эта ночь на всю жизнь мою оставила след. Через десять лет я еще иногда вижу во сне, что поднимаюсь к звездам на моей машине и чувствую такой же восторг, как в ту памятную ночь…

Мысль о сообщении с мировым пространством не оставляла меня никогда. Она побудила меня заниматься высшей математикой. Потом (1895) я высказал осторожно разные мои соображения по этому поводу в сочинении «Грезы о земле и небе» [14] и далее (1898) в труде «Исследование мировых пространств реактивными приборами», напечатанном в «Научном обозрении» (1903). Печатание этого труда не было окончено вследствие неожиданной смерти редактора и прекращения журнала [15].

Астрономия увлекала меня потому, что я считал и считаю до сего времени не только Землю, но и отчасти и вселенную достоянием человеческого потомства. Мой рассказ «На луне», напечатанный в журнале «Вокруг света» (1893 г. [16]), и мои чисто научные статьи: «Тяготение как источник мировой энергии» (1893) и «Продолжительность лучеиспускания звезд» (1897), а также «Может ли когда-нибудь Земля заявить жителям других планет о существовании на ней разумных существ?» и другие, доказывают неослабный интерес мой к астрономии.

Множество и других вопросов интересовало меня и побуждало предпринимать тяжелые и головоломные труды.

Лет 23—24, будучи уже учителем, я представил свои рукописные работы в Петербургское физико-химическое общество. Отнеслись ко мне весьма сочувственно. Работы эти: «Теория газов», «Механика животного организма» (о которой хороший отзыв сделал профессор Сеченов [17]), «Продолжительность лучеиспускания звезд». Я единогласно был избран членом, но по неопытности не отозвался и не сделал членского взноса.

Лет 25—28 я очень увлекался усовершенствованием паровых машин. У меня была металлическая и даже деревянная (цилиндр деревянный) паровая машина, обе дрянные, но все же действующие. Попутно я делал недурные воздуходувки и разные насосы, которые я никуда не сбывал, а делал только из любознательности и в виде опыта, а также для паяния и кования. Через несколько лет я все это бросил, потому что ясно увидел, как я бессилен в техническом отношении и по части реализовывания моих идей; поэтому в 1885 г., имея 28 лет, я твердо решился отдаться воздухоплаванию и теоретически разработать механический управляемый аэростат. Работал я два года почти непрерывно. Я был всегда страстным учителем и приходил из училища сильно утомленным, так как большую часть сил оставлял там. Только к вечеру мог я приняться за свои вычисления и опыты. Времени было мало, да и сил также, которые я отдавал ученикам. Я придумал вставать чуть свет и, уже проработавши над своим сочинением, отправлялся в училище.

После такого двухлетнего напряжения сил у меня целый год чувствовалась тяжесть в голове. Как бы то ни было, но весною 1887 года я делал первое публичное заявление о металлическом управляемом аэростате в Москве, в Политехническом музее, при Обществе любителей естествознания. Отнеслись ко мне сочувственно. Профессор Столетов передал рукопись на рассмотрение профессору Жуковскому.

Я просил для пользы моего дела перевести меня в Москву. Мне это обещали, но перевод по разным обстоятельствам все-таки не состоялся. Я был совсем болен, потерял голос; пожар уничтожил мою библиотеку и мои модели, — но рукопись находилась тогда у проф. Жуковского и хранится у меня до сих пор. Называется она: «Теория аэростата». Через год я немного поправился и опять принялся за работу.

Комментарии

Примечания Клуба «Севастополь» отмечены как ВПК, Я.И. Перельмана — как Я.П., остальные сделаны К.Э. Циолковским.

[1] Здесь неточность, не исправленная Я.П. За период с 1801 по 1900 гг. разница между старым и новым стилем составляла 12 дней. Разница в 13 дней появилась, начиная с 1901 г. — ВПК.

[2] Но один из предков ее был татарин.

[3] Лет 15 назад. От нее осталась дочь, здравствующая теперь. «Больше ни о каких родственниках я сведений не имею». — Я.П. с припиской Циолковского.

[4] Служил по лесному ведомству.

[5] Учителей, кроме ограниченного числа книг сомнительного качества, у меня не было. Я так привык к самостоятельной работе, что читая учебники, считал более легким для себя доказать теорему без книги, чем вычитывать из нее доказательства.

[6] Сначала — с 1880 г. в уездном училище г.Боровска, Калужской губ., потом с 1882 г. — в Калуге, в женском епархиальном училище, в реально и др. С этого времени Циолковский не покидает Калуги. — Я.П.

[7] Сильно оглох и ослабел. «Побочный непрерывной физический труд послужил причиной сначала паховой, а потом и пупочной грыжи. Теперь я ношу два бандажа и слушаю только через трубу собственного изделия». — Я.П. с припиской Циолковского.

[8] С 1917 г.

[9] В настоящее время Циолковский получает персональную пенсию в размере 225 руб. Недавно ему было выдано единовременно (Дирижабльстроем и Осоавиахимом) 2000 рублей. — Я.П.

[10] Только на два года моложе меня. Всю жизнь мы оба (я и жена) работали и прислуги никогда не имели. Жена стряпала, обшивала меня и детей. Нам только носили воду, стирали и мыли полы, да и то не всегда.

[11] Циолковский никогда ни в какие игры не играл. — Я.П.

[12] Коллодиум — пироксилин (взрывчатая хлопчатая бумага). — ВПК.

[13] Русский перевод этого распространенного французского учебника, выпущенный известным издателем Ф. Павленковым (он же и переводчик), выдержал 9 изданий. Учебник отличался полнотой содержания и обилием иллюстраций, что делало его весьма пригодным для самообучения. — Я.П.

[14] Многие мысли, высказанные в этой оригинальной книге, созрели в уме Циолковского еще в 1897 г., когда автору был 21 год. У меня имеется подаренная мне Циолковским его юношеская тетрадь, в которой зарисовано множество парадоксов тяготения, изложенных впоследствии в «Грезах». — Я.П.

[15] Продолжеие статьи было напечатано в 1911—12 гг. в журнале «Вестник воздухоплавания». — Я.П.

[16] Переиздано «Молодой гвардией» в 1929 г. — Я.П.

[17] Работа эта до сих пор еще не напечатана. — Я.П.