Шло третье лето войны на Донбассе… Служба на огневой имеет свой утверждённый порядок, при котором боевая работа чередуется постоянным обустройством нехитрого хозяйства, приходящего в разлад после «приветов» из-за линии соприкосновения или долгой непогоды, а также чисткой и мелким ремонтом оружия, которое никак не должно подвести в ответственный момент. И если на смену бытовой суете не приезжают грузовики с боекомплектом, то солдат обязательно посвятит его сну, так недостающему на войне.
Есть ещё одно тревожное и беспокойное времяпровождение – дозор на дальних подступах к расположению батареи… Вроде и далековато от позиции, куда точно могут быть нацелены стволы вражеских гаубиц, миномётов или, чего доброго, ракетных установок, однако не раз и не два только на моей памяти первый же прилёт приземлялся далеко позади орудий, рядышком с окопчиком дозорного поста. На войне может быть всякое, даже то, чего не может быть в принципе или вообще. Как-то выставили молодого безусого парнишку так, чтобы первый бой батареи издалека посмотрел да обвыкся с непривычки, а тут, как назло, первый и единственный снаряд, долетевший до наших позиций, прямиком в десяти метрах от него и воткнулся. Хорошо, что в «лисьей норе» заховался. Жив остался, спасибо провидению, только переломанный весь и контуженный на всю голову в неполных-то двадцать вёсен.
Случалось и мне дневать и ночевать в таких дозорах. Служба на войне всех уравнивает, независимо от возраста и семейного положения. Стар ты или млад, но твою лямку за тебя тянуть другой солдат не подписывался, тем более в добровольческой армии, куда на аркане никто никого не тянул ни в окопы на передовой, ни на огневые позиции, ни в разведку за линию фронта.
Короткая июньская ночь уже начала низко пригибаться к пашне, покрытой порослью подсолнуха. Утреннее безмолвие нарушалось редким всплеском рыбы в мутных излучинах Кальмиуса. В зарослях ракиты и кустарника, густо окутавших берега реки, слышалось слабое ворошение неведомых глазу местных обитателей. Новая жизнь начинается. Странная она на войне, когда ежедневно с сумерек до полуночи воздух, насыщенный пороховой гарью, сотрясается выбивающим душу грохотом канонады 122-миллиметровых орудий, а уже с еле заметным придыханием наступающей зари мир окутывает почти звенящая тишина. У войны, которую придумали люди, есть время для работы, но есть время и для отдохновения и умиротворённости. Если бы войны состояли только из кровавой бойни без единого шанса на глоток покоя, то они заканчивались бы раньше от полнейшего истощения человеческих сил без победителей. Просто бы все умирали, не успев доказать, на чьей стороне сила и правда. А ещё со временем перестаёшь думать, как это бывает вначале, что каждый выпущенный твоим орудием снаряд обязательно что-то сокрушил, кого-то искалечил или превратил в прах. Очень скоро перестаёшь заморачиваться играми с совестью, оправдывая себя тем, что их сюда никто не звал. Хотя такое оправдание уместно в войне отечественной и весьма нелепо и абсурдно звучит в гражданской…
Погружённый в такие философские думы, я медленно начал ощущать непреодолимое желание закрыть потяжелевшие от ночного бдения ресницы, но не проходящее щемящее чувство тревожного беспокойства не позволило поддаться усталости и парализовать остатки воли. Встряхнув головой и сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, я стал напрягать глаза, всматриваясь в уходящую темноту, и вдруг увидел буквально в полусотне метров от себя две пары, перепрыгивающих вразнобой и с места на место, ушей.
К тому времени зайцы стали настоящим бедствием для местного населения, огороды которого больше страдали от этих ненасытных и кучно размножившихся «косоглазых», нежели от шальных мин. Я помню из детства, как моя бабушка, жившая в военное лихолетье сороковых в Юго-Западном Предуралье, рассказывала, что в период Сталинградской битвы в её деревне и окрестных сёлах волки ходили чуть ли не строем даже днём. Ничего с ними поделать было нельзя, пока они сами не ушли туда, откуда явились, убегая от войны. Вместе с фронтом, который отодвигался на Запад, освобождалась и родная вольница, где их совсем не ждали стада русаков, беляков и толаев, успевших изрядно расплодиться, пока волчье племя точило свои клыки на бедной домашней животине в глубоком советском тылу. Вот так история с волками и зайцами повторилась и на нашей войне.
Бывало, ребята часто выходили подальше от расположения, чтобы набить всякой дичи. Кто зайца удачно возьмёт на прицел, кто наглого петуха-фазана или его быстроногую курочку подстрелит из автомата. Разрешений на охоту, благо, не надо, а к чертовски надоевшей тушёнке с перловкой всё же разнообразие весьма знатное. Дня не было, чтобы в котле не варился заяц с фазаном, не говоря уж о всякой рыбе, которой в низовьях Кальмиуса порядочно, да если ещё «ловить» её тротиловыми шашками или в сеть, натянутой от берега к берегу. Не все, но многие из бойцов стали чуть ли не постоянными поставщиками охотничьих трофеев к ежедневному солдатскому столу, получая всяческие похвалы и похлопывания по плечу от однополчан. Часто прибавок к столу приносили прямо с дозоров.
Не скажу, что мне не везло. Дело в том, что я никогда в своей жизни не искал возможности или случая подстрелить из огнестрельного оружия дикого зверя или птицу, хотя с молодости научился орудовать ножом, помогая старшим разделывать домашнюю скотину. И даже если это совсем другое дело, то ленивый жирный кролик или откормленный нами за лето телёнок во мне всегда вызывали жалость. А вы знаете, что коровы перед этим плачут?..
И вот он случай – я, высунувшись по пояс из окопа, наблюдаю, как буквально на расстоянии «рукой подать» прыгают две порции потенциального заячьего жаркого. Ну вот, думаю, и моя очередь подошла парням угодить, а сам уже снимаю автомат с плеча, медленно беру на изготовку, стараясь как можно тише отвести затвор, и, чуть придерживая язычок, завожу патрон в патронник. Готов… Вот они, метрах в пятидесяти, не больше… Не попасть нельзя… Только не очередью – разнесёт в клочья… Лучше в голову – её не едят… И главное – второй выстрел сразу за первым, чтобы не потерять половину добычи… Лёгкое волнение и пот в ладонях – это нормально… Жаль тишину нарушать… Но уже почти утро, до батареи не меньше полутора километров, да и автомат – не гаубица… Глубокий вдох, мушка наведена на цель, указательный палец на курке… Сейчас, сейчас… Ещё мгновение… Ну откуда в самый ответственный момент принятия решения в наши головы закрадываются совсем неожиданные мысли?!…
Ведь не случайно именно в этот ранний час и именно эта пара вышла на будущее поле подсолнуха… Несомненно, подумал я, передо мной семейная пара, явно вышедшая за прокормом для своих малышей, которые наверняка уткнувшись в пушистые животики друг друга, мирно спят и видят во сне много всякой вкусной травы или их маленькие желудки в предвкушении мамкиного молока. И вот я – взрослый и уже седовласый мужик, приехавший из далёкого уральского города, чтобы встать на защиту дончан от распоясавшейся бандеровской бесовщины, вот так «за здорово живёшь» возьму и двумя выстрелами в эти крохотные головы разрушу целую вселенную вокруг этих совершенно безобидных попрыгунчиков и их беззащитных детей, которые, наверняка, помрут с голоду уже на следующий день, как их родителей разделят и сожрут несколько здоровых, сытых, весёлых и довольных мужиков… Я более чем ясно и отчётливо понял, что вселенная этих существ в моих руках и именно в это мгновение я для них бог, решающий их судьбу и дающий или отнимающий право на жизнь… А кто мне дал такую власть? Автомат Калашникова? Война? Более высший разум, которым меня, как человека, наделила природа? А моя «божественная» власть сможет их благоустроить в их «заячьем раю», как убитых только за то, что кому-то надоело есть тушёнку с перловкой и захотелось «порадовать» соседей по столу добытым трофеем? А поперёк горла не встанет заячья лопатка?
Вернувшись в блиндаж, я не стал никому рассказывать о том, что случилось. А что, собственно, произошло? А ничего особенного и не произошло, если не считать тех сомнений, которые тогда закрались в меня и заставили в дальнейшем совсем иначе взглянуть на окружающий мир, протекающую мимо жизнь, напрягающую всех и вся войну, в которой одни люди, убивая друг друга, становятся героями, другие за такие же «подвиги» становятся преступниками. На войне в руках каждого воина не просто оружие, у него в руках жребий между жизнью и смертью другого человека, у которого тоже есть за спиной любовь, семья, дети, своя вселенная…
Через месяц моя армейская служба с передовой перекочевала в бумажные штабные «дебри», и оружием я уже пользовался только в бригадном тире. До выхода в отставку я больше не зарядил ни разу автомат и не подал ни одного снаряда в казённик гаубицы. Благодарить ли мне тех зайцев или другое какое провидение сошло на меня, но мне давно и очень хотелось рассказать эту нехитрую историю для тех, кто сегодня держит в руках оружие и готов его направить на человека или на зверя.
Известный путешественник и военный востоковед Владимир Клавдиевич Арсеньев в своей повести «Дерсу Узала» устами главного героя говорит очень проникновенные слова: «Зверь – он тоже люди. Только рубашка другой».
Трудно с этим не согласиться
Булат Арсал. О том, как я не стал охотником: Рассказ / А.А. Салахов. — Донецк; Екатеринбург: ВПК «Севастополь», 2022. с. 3